И какая только дурь не придет в голову, когда едешь в шесть часов утра на работу!
Гуси-лебеди
- Гляди-кось, гляди, бабы: опять этот бирюк порченый из леса своего вылез.
- И что ему надо-то в деревне?
- Давно уж его не было, думали, сгинул совсем...
- Смотри, смотри, как я умею!
Когда еще, как не в детстве, человеку удается так раствориться в счастье?
На улице лето и солнце, пахнет молоком и яблоками, и нагретой смолой. Мамка с тятькой обещали привезти с базара гостинцев, а я к их приезду выучусь на руках стоять и колесом ходить. А если на забор влезть, а потом спрыгнуть да руки расставить - считай, что летать научился. Вот они рады-то будут! Я и так уж почти умею, пусть вон только Манятка сперва поглядит.
- Ванька, ты куда полез?! Маманька за ворота не велела ходить, а ну, вернись сейчас же!
- А ты погляди вначале, как я могу! Смотри на меня, смотри!
Шелест ниоткуда взявшихся крыльев, громкие резкие крики, больно щиплющие клювы. Внезапный рывок, земля уходит из-под ног, а на ее месте оказывается небо, и трещит непрочная ткань рубашонки. Хочется разом и заплакать, и звать на помощь, но ветер вталкивает крик обратно в легкие, зажимает рот, не дает и слова вымолвить.
- Маша-а-а-ааа!
- Ванятка, куда?!
- Ишь, глазищами-то как зыркает. Мимо такого ведро пронеси - и вода скиснет.
Я когда глаза отжмурить храбрости набрался - лес внизу мне с лучинку привиделся. Ели да сосны - ровно веточки малые. А как села стая на поляну перед избушкой, тут он стеной до небес встал. И солнца за ним не видно.
- Семья-то ихняя была вся такая порченая. Даром, что в лесу жили, а не при деревне. С нечистой силой знались.
А она уж, видать, поджидала. Не успел с земли подняться и только было реветь наладился, как она из избушки и вышла.
- Принесли ли вы, негодные, что было велено?
Вот она - жуть лесная. Космы седые, ровно живые, сами по себе шевелятся, не то ухватить кого хотят. Бельмо на глазу тусклой серой пленкой закрыто. Вроде и не видит оно, а кажется прямо в душу засматривает. Руки, словно птичьи когтистые лапы, того и гляди за шею схватят. Зубы - клыки желтые, звериные - только взгляд бросишь, а уж будто на горле они у тебя сомкнулись. Голос хриплый - точно дерево старое в бурю скрипит.
- Хороша у меня игрушечка! Хороша!
И не денешься никуда. Обступила длинношеея стая со всех сторон, шипит, к крыльцу подталкивает - не сбежишь, не спрячешься.
- Птица-то как по деревне примолкла. А говорят, бабы, в запрошлом годе мальчишка-то Силантьевский, Сенька-пастушок заикаться через НЕГО начал.
- Верно, верно. Он, сказывают, гусей на речку погнал, а ЭНТОТ-то ему в пойме и повстречался. Ну, Сенька-то дурак дураком, и погони стадо на НЕГО. Думал, небось, что забавно это будет - поглядеть, как бирюка гуси щипать станут. Ан, забава бедой обернулась. На все стадо лесовик проклятущий порчу навел. Да и парнишка-то теперь полслова скажет и замрет.
- Мне Авдотья потом по-секрету шепнула, что Силантий добром поговорить с НИМ хотел. А и не без строгости. Ить как же так: робятенка чуть калекой не сделал. Так вернулся-то он из леса туча тучей. Никому в избе и пикнуть не дал, Авдотья даже всплакнуть не смела.
Мамка-то мне всегда сказывала: «Спи, неслух! А то придет Баба-Яга, заберет тебя и съест». Неуж теперь взаправду съест? Печь у нее натоплена - не продышишься в избе. Маша, Машенька, где же ты, помоги-выручи!
- Отлучиться в лес мне надобно. А ты сиди тихо тут! Бежать и думать не смей, все равно птички мои верные поймают тебя и назад принесут.
Да где тут убежишь, когда веревкой к подпечку привязан. Сердце так и замирает, не то что бежать, шевельнуться страшно. Чего больше боюсь - не знаю. То ли гнева родительского, что за ворота без спросу вышел, то ли смерти близкой.
Ох, сестренка, родненькая! И как нашла-то... Спаси меня, сестричка, милая, забери отсюда поскорее, а я уж боле никогда не ослушаюсь. Шагу без тебя не ступлю, и близко не отойду.
- Мужики-то бают, на охоте одним глазом зверя выслеживют, другим - бирюка опасаются. Идет, бывало, охотник по следу, а бирюк-то ему дорогу и перейди. И откуль взялся - ветка не дрогнула, сучок под ногой не треснул. Бросит на охотника взгяд свой черный, да след звериный пересечет и обратно в лесу растворится. И тут уж охоте конец - кружи не кружи, ищи зверя - не ищи, ничего не добудешь.
- Беги, Ванечка, беги, не отставай.
Тяжко по лесу, босиком-то. Ты хоть в лопотках, а я уж все ноги босые ободрал. Да все одно не отстану, ты только за руку держи меня крепче, не отпускай.
- Чую я, чужим духом тут пахнет... Ах вы, негодные, проворонили беглецов! А ну - мигом летите, крыльями бейте, клювами хоть насмерть долбите, а мальчишку назад приведите!
- Быстрее беги, Ванятка, быстрей, слышишь: погоня за нами.
Слышу, сестрица, слышу. Да не могу я боле. Жутко мне Машенька, страшно до смерти. Не отдавай меня обратно карге старой, спрячь где-нибудь, ухорони.
- На варварином-то болоте раньше самый ягодный сбор был. А теперь почитай годков шесть и близко к тем местам никто не подходит.
- Попробуй моего яблочка, тогда укрою.
- Отведай моего кисельку...
- Съешь моего пирожка...
Где уж тут пироги есть, да яблоки пробовать, коли страх все нутро выворачивает, горло перехватывает - вздохнуть хочешь, да не можешь.
Сговорилась ты, однако, сестрица: пирожок надкусила, киселька отхлебнула, яблок в платок собрала. Сидим мы, ветвями укрытые, лентой речной занавешенные, печкой схороненные. Крепко ты меня к себе прижимаешь, сладко от тебя пахнет домом и дух яблочный из узелка так и плывет, коса твоя растрепалась, а на щеках румянец красный, и не понять, чье сердце громче стучит, мое или твое. Знаю я, что не бросишь ты меня, в беде не покинешь, и ничего мне больше не надобно, век бы так сидел.
- Сколь я, бабы, слез-от извела, покуль девка ихняя замуж не выскочила, и-и-и! Все боялась, что на Павла моего она глаз положит. Парни-то, они ж, как телки за маткой, за красотой тянутся, а того понять, что глаз у этой красоты дурной - так это только сердце материнское почуять может.
Не уберег я счастья. Долго тебя не сватали, уж решил, что всю жизнь мы с тобой друг с другом проведем. Так нет же, нашелся один. Что из города на охоту приезжают. Гонор свой, да удачливость показать. Против нечести лесной воевать бы ходили. Приедут, зверье распугают, грибы-ягоды подавят, в болото провалятся. Вывалятся потом из леса, в грязище, в кровище, глаза очумелые, и давай в трактире деревенском байки травить, как леший их кругами водил, да кикимора чуть в омут болотный не затянула. Вот и этот. Не столь охотился, сколь разговоры разговаривал, да на двор к нам заглянуть норовил. И чем тебе полюбился? Ровно круг судьба сделала: тогда я за ворота вышел, и в беду попал, а теперь ты ступила, да разом и нет тебя со мной.
Увез он тебя, сестрица, в город, а из меня будто душу вынул. Нет мне ни жизни, ни покоя.
Гуси-лебеди
- Гляди-кось, гляди, бабы: опять этот бирюк порченый из леса своего вылез.
- И что ему надо-то в деревне?
- Давно уж его не было, думали, сгинул совсем...
- Смотри, смотри, как я умею!
Когда еще, как не в детстве, человеку удается так раствориться в счастье?
На улице лето и солнце, пахнет молоком и яблоками, и нагретой смолой. Мамка с тятькой обещали привезти с базара гостинцев, а я к их приезду выучусь на руках стоять и колесом ходить. А если на забор влезть, а потом спрыгнуть да руки расставить - считай, что летать научился. Вот они рады-то будут! Я и так уж почти умею, пусть вон только Манятка сперва поглядит.
- Ванька, ты куда полез?! Маманька за ворота не велела ходить, а ну, вернись сейчас же!
- А ты погляди вначале, как я могу! Смотри на меня, смотри!
Шелест ниоткуда взявшихся крыльев, громкие резкие крики, больно щиплющие клювы. Внезапный рывок, земля уходит из-под ног, а на ее месте оказывается небо, и трещит непрочная ткань рубашонки. Хочется разом и заплакать, и звать на помощь, но ветер вталкивает крик обратно в легкие, зажимает рот, не дает и слова вымолвить.
- Маша-а-а-ааа!
- Ванятка, куда?!
- Ишь, глазищами-то как зыркает. Мимо такого ведро пронеси - и вода скиснет.
Я когда глаза отжмурить храбрости набрался - лес внизу мне с лучинку привиделся. Ели да сосны - ровно веточки малые. А как села стая на поляну перед избушкой, тут он стеной до небес встал. И солнца за ним не видно.
- Семья-то ихняя была вся такая порченая. Даром, что в лесу жили, а не при деревне. С нечистой силой знались.
А она уж, видать, поджидала. Не успел с земли подняться и только было реветь наладился, как она из избушки и вышла.
- Принесли ли вы, негодные, что было велено?
Вот она - жуть лесная. Космы седые, ровно живые, сами по себе шевелятся, не то ухватить кого хотят. Бельмо на глазу тусклой серой пленкой закрыто. Вроде и не видит оно, а кажется прямо в душу засматривает. Руки, словно птичьи когтистые лапы, того и гляди за шею схватят. Зубы - клыки желтые, звериные - только взгляд бросишь, а уж будто на горле они у тебя сомкнулись. Голос хриплый - точно дерево старое в бурю скрипит.
- Хороша у меня игрушечка! Хороша!
И не денешься никуда. Обступила длинношеея стая со всех сторон, шипит, к крыльцу подталкивает - не сбежишь, не спрячешься.
- Птица-то как по деревне примолкла. А говорят, бабы, в запрошлом годе мальчишка-то Силантьевский, Сенька-пастушок заикаться через НЕГО начал.
- Верно, верно. Он, сказывают, гусей на речку погнал, а ЭНТОТ-то ему в пойме и повстречался. Ну, Сенька-то дурак дураком, и погони стадо на НЕГО. Думал, небось, что забавно это будет - поглядеть, как бирюка гуси щипать станут. Ан, забава бедой обернулась. На все стадо лесовик проклятущий порчу навел. Да и парнишка-то теперь полслова скажет и замрет.
- Мне Авдотья потом по-секрету шепнула, что Силантий добром поговорить с НИМ хотел. А и не без строгости. Ить как же так: робятенка чуть калекой не сделал. Так вернулся-то он из леса туча тучей. Никому в избе и пикнуть не дал, Авдотья даже всплакнуть не смела.
Мамка-то мне всегда сказывала: «Спи, неслух! А то придет Баба-Яга, заберет тебя и съест». Неуж теперь взаправду съест? Печь у нее натоплена - не продышишься в избе. Маша, Машенька, где же ты, помоги-выручи!
- Отлучиться в лес мне надобно. А ты сиди тихо тут! Бежать и думать не смей, все равно птички мои верные поймают тебя и назад принесут.
Да где тут убежишь, когда веревкой к подпечку привязан. Сердце так и замирает, не то что бежать, шевельнуться страшно. Чего больше боюсь - не знаю. То ли гнева родительского, что за ворота без спросу вышел, то ли смерти близкой.
Ох, сестренка, родненькая! И как нашла-то... Спаси меня, сестричка, милая, забери отсюда поскорее, а я уж боле никогда не ослушаюсь. Шагу без тебя не ступлю, и близко не отойду.
- Мужики-то бают, на охоте одним глазом зверя выслеживют, другим - бирюка опасаются. Идет, бывало, охотник по следу, а бирюк-то ему дорогу и перейди. И откуль взялся - ветка не дрогнула, сучок под ногой не треснул. Бросит на охотника взгяд свой черный, да след звериный пересечет и обратно в лесу растворится. И тут уж охоте конец - кружи не кружи, ищи зверя - не ищи, ничего не добудешь.
- Беги, Ванечка, беги, не отставай.
Тяжко по лесу, босиком-то. Ты хоть в лопотках, а я уж все ноги босые ободрал. Да все одно не отстану, ты только за руку держи меня крепче, не отпускай.
- Чую я, чужим духом тут пахнет... Ах вы, негодные, проворонили беглецов! А ну - мигом летите, крыльями бейте, клювами хоть насмерть долбите, а мальчишку назад приведите!
- Быстрее беги, Ванятка, быстрей, слышишь: погоня за нами.
Слышу, сестрица, слышу. Да не могу я боле. Жутко мне Машенька, страшно до смерти. Не отдавай меня обратно карге старой, спрячь где-нибудь, ухорони.
- На варварином-то болоте раньше самый ягодный сбор был. А теперь почитай годков шесть и близко к тем местам никто не подходит.
- Попробуй моего яблочка, тогда укрою.
- Отведай моего кисельку...
- Съешь моего пирожка...
Где уж тут пироги есть, да яблоки пробовать, коли страх все нутро выворачивает, горло перехватывает - вздохнуть хочешь, да не можешь.
Сговорилась ты, однако, сестрица: пирожок надкусила, киселька отхлебнула, яблок в платок собрала. Сидим мы, ветвями укрытые, лентой речной занавешенные, печкой схороненные. Крепко ты меня к себе прижимаешь, сладко от тебя пахнет домом и дух яблочный из узелка так и плывет, коса твоя растрепалась, а на щеках румянец красный, и не понять, чье сердце громче стучит, мое или твое. Знаю я, что не бросишь ты меня, в беде не покинешь, и ничего мне больше не надобно, век бы так сидел.
- Сколь я, бабы, слез-от извела, покуль девка ихняя замуж не выскочила, и-и-и! Все боялась, что на Павла моего она глаз положит. Парни-то, они ж, как телки за маткой, за красотой тянутся, а того понять, что глаз у этой красоты дурной - так это только сердце материнское почуять может.
Не уберег я счастья. Долго тебя не сватали, уж решил, что всю жизнь мы с тобой друг с другом проведем. Так нет же, нашелся один. Что из города на охоту приезжают. Гонор свой, да удачливость показать. Против нечести лесной воевать бы ходили. Приедут, зверье распугают, грибы-ягоды подавят, в болото провалятся. Вывалятся потом из леса, в грязище, в кровище, глаза очумелые, и давай в трактире деревенском байки травить, как леший их кругами водил, да кикимора чуть в омут болотный не затянула. Вот и этот. Не столь охотился, сколь разговоры разговаривал, да на двор к нам заглянуть норовил. И чем тебе полюбился? Ровно круг судьба сделала: тогда я за ворота вышел, и в беду попал, а теперь ты ступила, да разом и нет тебя со мной.
Увез он тебя, сестрица, в город, а из меня будто душу вынул. Нет мне ни жизни, ни покоя.
-
-
14.05.2004 в 13:30